Приблизительно два с половиной часа в день я думаю, что лучше бы его вообще не было. Потому что сил моих нет, похороните меня под плинтусом, желательно перед этим завернув в мягкое и прочное. И запомните, что я не имею никакого отношения к стаду слонов, которое сейчас носится по моей ванной, к урагану, переворачиващему вазы и чашки, к нищему, выпрашивающему кусочки чего угодно и, главное, к той стае волков, которая откусывает у вас сейчас левую пятку.. а, уже правую? хорошо, которая съедает ваши ноги, руки и предпочитает остатки разодрать на много маленьких ленточек. Запомнили? Отлично, заходите еще, только лучше в джинсах, а не в шелковых чулках.
Приблизительно полчаса в день он вызывает у меня глухое раздражение — когда на половине самой смешной цитаты с Баша (в лучшем случае, а в худшем — ключевого момента фильма) полмонитора неожиданно оказываются заслоненными. Разумеется, пока вернешь условия к исходным, всё уже потеряно, а наглая морда улыбается до ушей и блаженно похрюкивает.
Вообще дальняя бабушка этого чудовища однозначно согрешила сперва с сиамом, а потом со свиньей — только этим я могу объяснить например милую привычку прятаться в мусорном ведре и рыть еду перед тем, как ее есть. Причем не обязательно в своей тарелке. Причем необязательно в тарелке.
Многие теперь не ходят ко мне в гости потому что: жаль одежды, жаль рук и ног, никакой личной жизни и вообще жаль и ехать далеко. Но... знали бы вы.
Знали бы вы, как он меня встречает.
У меня не очень богатый опыт совместной жизни, и так меня пока что, пожалуй, не встречал никто. Он бросается к двери по писку домофона и при повороте ключа опрокидывается на спинку и четко выверенным движением подкатывается к ногам. Он ходит следом и мурлычет, ты берешь его на руки, и он благодарно ложится воротником на усталые плечи, тычет мокрым носом в щеку и урчит, как маленький холодильник.
Знали бы вы, как он спит рядом.
Он ведь, догадливая зараза, находит ту самую ладонь, которой сейчас совсем необходимо, чтобы кто-то был рядом и подлезает под нее — мол, гладь меня, и не надо, что никого у тебя нет, и нефиг говорить, что кто-то тебя приручил — ты взрослый человек, сама за себя отвечай, а меня ты действительно приручила, так изволь. И ты засыпаешь, зарывшись ладонями в густое тепло.
Знали бы вы, как он спит вообще.
Когда ты подходишь к нему, сопящему на диване, берешь на руки, он разворачивается, сонный, белым лохматым брюшком кверху, обхватывает руку всеми лапами — и пахнет от него чем-то таким совсем родным: немножко травой, немножко молоком и солнцем, и еще немножко зимней кухней, когда там чай с печеньем. И ты замираешь вот так — с ним на руках, а он сердится и вцепляется зубами в твой растерянный палец.
Иногда — знаете, так плохо, что вот приходишь — домой! — а там кот. А иногда так хорошо: приходишь домой, а там Кот.
И когда он, закрывая от тебя нахрен тебе не нужную цитату с Баша, или затертый Ключевой Поцелуй из очередного фильма, ложится перед тобой на рабочий стол, и лезет тебе носом в ухо и мурлычет на всю барабанную перепонку — ты сначала обидишься сгоряча — а потом махнешь рукой, и уткнешься лицом в эту мягкую шерстяную попу.
С ним, знаете ли, очень легко плакать.
По крайней мере будет не очень стыдно.
